Когда я говорю, что на меня в детстве даже не повышали голос (исключая случаи, когда мои поступки были чересчур даже для меня, то есть, были смертельно опасными), я имею в виду родителей и бабушек. А ведь еще у меня был дядя, мамин младший брат, человек очень трудной и трагичной судьбы. Человек, чей "золотой" характер сделал из него к сорока годам практически идеальный прототип профессора Снейпа ("Гарри Поттер"). Разница лишь в том, что Саша был очень красивым, но дивный характер работал так, что и красота регулярно доставляла Саше очередные проблемы и неприятности. Уникальный был человек. Атеист, материалист, циник, скептик, не представляю, каким способом моя мама, ударившаяся тогда в ортодоксальное христианство, вынудила его стать моим крестным отцом.
Когда Сашу в очередной раз выгоняли с работы и из очередного жилья, то он приезжал к нам, полный непролитого яда. И очень многое непролитое доставалось мне, ведь именно я больше всего времени проводила дома и, соответственно, общалась с дядей. Саша терпеть не мог детей (впрочем, он честно ненавидел вообще практически всех, и кошек, и собак, и все человечество вместе с отдельными социальными категориями). Для меня Саша делал небольшое исключение, соглашаясь, что я самостоятельна, умна и нетребовательна, поэтому водил меня гулять и в кино, а еще разговаривал со мной и играл. Играл в карты, шашки, шахматы, различные лабиринты и головоломки - и всегда выигрывал. Демонстративно. С язвительными комментариями о том, почему мне не светит победить примерно никогда. Я пыхтела и заводилась, Саша заводился тоже, не раз мы кидались в стенку теми же шахматами, и Саша орал, что я абсолютно бестолкова и бесполезна. Я убегала в комнату злиться, Саша бесился на кухне, бабушка упрашивала сына уступать ребенку, мама просила брата хоть немного сдерживаться. Саша угрожал уйти на улицу и ночевать под забором, но не соглашался ни на йоту отступить от своей принципиальной позиции. В итоге всех мирил отец, напоминая:
- Она все равно потом к нему придет. Ей с ним интересно. Пусть учится быть с разными людьми.
Отец был прав - меня тянуло к Саше. Позлившись и пообижавшись на него пару дней, я снова приходила к нему. И он смотрел со мной многочисленные альбомы по искусству, толкуя мне символику и рассказывая легенды. Он никогда не думал, пойму я или нет, по возрасту мне или нет, он не фильтровал для меня информацию, просто рассказывал. Точно так же он читал мне стихи и точно так же мы слушали музыку - как будто я тоже взрослая.
Шли годы, я стала подростком, Саша все с той же регулярностью оказывался в нашей квартире на раскладушке. У него по-прежнему не было друзей и семьи. И он по-прежнему со мной разговаривал, но теперь я уже ощущала себя полностью равной - и отвечала. Мы спорили и ругались, а периодически орали друг на друга так, что соседи как-то намекнули бабушке на трудности в нашей семьей. Нас регулярно разнимали мои родители и бабушка, когда мы, брызгая слюной, прыгали по кухне и вопили, пытаясь доказать свою правоту.
- Твой художник Шишкин, - орал Саша, - ты не способна понять что-то сложнее классического пейзажа!
- А ты носишься с Босхом только потому, что хочешь казаться умным и выпендриваться перед людьми, - орала я.
- У тебя примитивный вкус! Ты никогда не станешь приличным поэтом или писателем. Человек, который зачитывается Рубцовым, не станет поэтом! - орал Саша.
Рубцов нравился маме, и я читала его больше из желания ей угодить, поэтому было очень обидно.
- Твой Брюсов мертвый! - орала я, - его стихи мертвые! Он тебе нравится потому, что ты сам такой!
- А твой Гумилев, - набирал воздух Саша.
- Молчи!!! Заткнись! - визжала я на высочайших тонах.
Мне казалось, что если Саша продолжит тему Гумилева, то будет сказано нечто непоправимое, и наступит Рагнарек.
Потом мы мирились. Конечно же, первой приходила я - Саша никогда бы не стал извиняться или даже просто заканчивать конфликт.
- Вообще-то Брюсов все равно прекрасен, - говорила я, - может, он и мертвый, но он совершенный.
- А к Гумилеву придираться глупо, - шел мне навстречу Саша.
И до следующего разногласия между нами царило полное взаимопонимание, мы опять вместе листали альбомы, слушали музыку, читали друг другу вслух и ходили гулять.
Когда мне было 14, мы сильно поругались, и Саша использовал неожиданный аргумент:
- Лучше думай, как тебе удачно замуж выйти. Мозгов нет, таланта кот наплакал, так что единственный шанс у тебя - это мужика нормального найти.
Я помню, как буквально задохнулась от возмущения.
- На себя посмотри, за тебя не то, что нормальная, за тебя даже самая убогая замуж не пошла.
И вот тут Саша взбесился - я помню его страшно перекошенное лицо. Он подлетел ко мне, схватил за руку, навис надо мной (а он был даже выше отца):
- А ты просто сопля, которой еще не поздно надавать по заднице.
Я схватила со стола нож и воткнула между пальцами руки, которой Саша опирался о стол. Задела кожу, брызнула кровь - неожиданно много для такого мелкого пореза. И время будто застыло - я смотрела на Сашину руку, на этот порез, и думала, что никогда не видела таких красивых длинных тонких пальцев, такой изящной тонкой кисти. А потом я подняла голову - практически к его лицу - и вдруг увидела его. Увидела, как он красив. Как-то одновременно я видела и все детали его лица - тонкие губы, тонкий аккуратный нос, большие темные глаза, острые скулы, родинку на щеке - и все лицо в целом, точеное, подвижное, живое, нервное, совершенное. Я ничего не могла сказать, не могла двинуться, меня ошеломило этим открытием. Совершенство. Абсолютное удивительное совершенство.
Несколько сантиметров между нашими лицами. Я смотрела Саше в глаза - и мне показалось, что Саша тоже внезапно увидел меня. Он перевел взгляд на мои губы и так побледнел, что я испугалась еще больше. Я оттолкнула его и убежала, закрылась в комнате и долго рыдала. Я абсолютно не понимала, что происходит, я не понимала, что я чувствую, а чувств было так много, что они будто разрывали меня на части. Я лежала и плакала, пока слезы не закончились, но комок в груди остался, и я не понимала, что теперь будет и что вообще произошло.
Маме, спросившей, почему я плакала, я сказала про книжку. Я не хотела ей врать, я просто не могла объяснить.
- И какая же книжка тебя так расстроила? "Гордость и предубеждение"? - спросила мама.
И я поняла, что мама понимает. Все понимают. Не понимаю только я потому, что я маленькая. И я долго рыдала у мамы на груди - рыдала о том, что я не взрослая. Я так хотела стать взрослой, чтобы тоже все понимать, а не только читать книжки и слушать музыку, и невозможность стать взрослой прямо сейчас казалась мне невыносимой. Я думала, что еще не один год мне придется продолжать жить вот такой дурой среди взрослых, которые все понимают, но ускорить процесс взросления я не могу никакой ценой. И рыдала от ужаса, что до понимания годы.
На следующий день мама принесла мне книги о сексе - так уж вышло, что до 14 лет мои познания в теме ограничивались фразой про "дети из живота мамы". Я прочитала - и три дня валялась в постели, демонстративно требуя тазик, в который меня будет тошнить.
Саша уехал от нас тем же вечером и больше никогда у нас не жил. Когда он приезжал в гости, нас никогда больше не оставляли вдвоем, с нами всегда кто-то был. Мы больше не ругались, не орали друг на друга, не топали ногами и не стучали кулаками по столу, но и ни о чем настоящем больше не разговаривали, музыку больше не слушали, альбомы не доставали, стихи не читали.
Когда мне было почти 16, Саша погиб, так что та наша ссора и все, чего не случилось, и есть, по сути, мое последнее воспоминание о нем. Ну, не считать же воспоминаниями те светские беседы, что мы вели после в компании мамы или бабушки.
Саша был наделен огромным количеством достоинств и способностей - но с помощью воспитания "маминой корзиночки" и своего "золотого" характера превратил свою жизнь в пособие "как не надо" для других и в ад для себя.